Боевой расчет «попаданца» - Страница 44

Последним, на должность командира взвода управления, приходит лейтенант Соколов. Вот только сокол этот малость подмок. Лейтенант успел повоевать осенью сорок первого года, и не очень удачно. Вместе с отдельным зенитным артиллерийским дивизионом он, как и Коляныч, попал в Вяземский котел. Затем Соколова долго держали в фильтрационном лагере, откуда он загремел в один из госпиталей Горького с двусторонним воспалением легких. Немного оклемавшись, он попал в наш запасной зенап, а полковое начальство спихнуло его в батарею, убывающую на фронт. От лейтенанта Соколова остались, как говорится, только кожа да кости, а тыловая норма питания нарастанию мяса не способствует. Но главное, сломался в лейтенанте внутренний стержень, он ушел в себя и мало обращает внимания на то, что происходит вокруг. Даже команды подает как-то отстраненно, по расположению передвигается, как сомнамбула, с потухшим взглядом. Может, еще и отойдет, а если нет, то хлебнем мы с таким командиром взвода управления.

День, которого все так долго ждали и которого многие боялись, наконец наступает — завтра наша батарея отправляется на погрузку в эшелон и далее на фронт. Куда именно, не сказали — военная тайна, которую мы все равно узнаем через пару дней. Сразу у всех нашлась масса неотложных дел, которые просто необходимо завершить до завтра. За два с лишним месяца мы все вросли в эти казармы из красного кирпича, и отрываться от них, кажется, уже невозможно. Последнюю ночь на старом месте я долго не мог уснуть, ворочался с боку на бок. Отвык за время спокойной тыловой жизни от присутствия смертельной опасности, и сейчас страх холодной и липкой змеей норовил залезть в сердце.

— Батарея, подъем! — последний раз прокричал дневальный, и мы по привычке повторяем утренний ритуал, осознавая, что все уже по-другому. Остающиеся смотрят на нас по-разному: кто-то с завистью, кто-то с сочувствием, многие равнодушно, а некоторые прячут глаза. Стыдятся своей радости, что не им, а нам выпал жребий первыми отправиться в мясорубку фронта. Батарея последний раз проходит по плацу и погружается в лихорадку окончательных сборов. Особенно свирепствует старшина, следя за погрузкой своего барахла, которое он называет военным имуществом. Наконец все распихано по кузовам машин, орудия прицеплены, и перед нашей колонной распахиваются ворота. Как и предсказывал Филаткин, на городских улицах, хорошо укатанных транспортом, СТЗ отстает от ЗиСов, даже с прицепленными пушками. Но не сильно, на станцию он добирается, когда первый ЗиС всего минут пять шлифует задними колесами обледеневший пандус.

— Раз, два, взяли-и!

Первый взвод, облепив орудие, пытается помочь грузовику, но не может преуспеть в этом. Вчера была оттепель, и ночной мороз превратил довольно крутой подъем в непреодолимое препятствие, по которому подошвы красноармейских сапог скользят так же, как и покрышки грузовиков. СТЗ с этой задачей справляется почти без нашей помощи, да и маневренность у него лучше, чем у ЗиСа. Петрович демонстрирует виртуозное управление, и меньше чем через час он уже втаскивает на платформу последний ЗиС. В отведенное на погрузку время батарея почти уложилась. Мы размещаемся на сколоченных в теплушке нарах, Епифанов закрывает деревянную дверь и начинает растапливать буржуйку. Скоро внутри вагона станет чуть теплее, чем на улице. День заметно увеличился, и сильных морозов днем уже нет, но ночью довольно холодно. Гудит паровоз, лязгают буфера. Поехали.

Глава 6

Решение никак не находилось. Ну как обеспечить необходимую чувствительность защиты, если при таком диапазоне мощности источника и длине линии минимальный ток короткого замыкания лишь незначительно превышает рабочий ток? А никак, хоть головой об стену. А тут еще над ухом орут, думать мешают. И чего они, в самом деле, так разорались?

Дух-дух, дух-дух, дух-дух, дух-дух, неторопливо постукивают на стыках колеса эшелона. Дверь теплушки сдвинута в сторону, и в нее задувает холодный воздух. Почти все обитатели нашего вагона собрались около нее, высовываются наружу и что-то кричат. Секунд двадцать я пытался проснуться и понять, что произошло и о чем кричат собравшиеся в проеме дверей. Когда я понял, то сон с меня как рукой сняло. Работая локтями, пробился в первый ряд и, высунувшись в ледяной поток воздуха, заорал стоявшему на тормозной площадке часовым Коновалову:

— Прыгай!

Сашка меня услышал, но к его растерянности только добавилось удивление.

— Прыгай! Прыгай, я приказываю!

Вбитая за месяцы, проведенные в запасном полку, привычка к выполнению приказов сработала, и, оттолкнувшись от ступеней площадки, он кубарем полетел по заметенному снегом откосу железнодорожной насыпи.

— О-й, е-о-у!

Я прыгаю вслед за Коноваловым. Хорошо, хоть спал в шинели и в шапке с завязанными под подбородком ушами. Снега намело много, да и скорость эшелона в повороте не превышала тридцати километров в час. Поэтому прыжок обошелся почти без последствий, только лицо и все щели в одежде залепило колючим, холодным снегом. Зрение вернулось, когда я смог протереть руками лицо. Мимо проплывают платформы с орудиями и грузовиками. А этот любитель поспать на посту где? Вот он, голубчик! Ломится по глубокому снегу вдоль насыпи, только снег летит в стороны. Я подождал, пока пройдет эшелон, и поднялся по насыпи наверх. По рельсам идти проще, и я быстро догоняю Коновалова, тот на лошадиной дозе собственного адреналина продолжает бежать по глубокому снегу.

— Стой! Раз, два!

Сашка замирает и удивленно пялится на меня.