Боевой расчет «попаданца» - Страница 35


К оглавлению

35

— …это я тогда особисту…

Закрываю Паше глаза, не могу в них смотреть, еще секунду назад в них теплилась жизнь. Я прощаю, и Бог, надеюсь, простит. На повозке орудия лежит третий номер, и он уже отвоевался. Левый бок и спина изодраны в клочья, под ним лужа уже застывшей на морозе крови. Орудию тоже хорошо досталось. Накатник пробит сразу в двух местах, в одну из дыр виден шток. По стволу как будто несколько раз прошлись тупой фрезой, механизм вертикальной наводки покорежен, а люлька испещрена следами мелких осколков. Слева от позиции, метрах в семи — воронка. Заряжающий уцелел чудом, установщик взрывателя в момент взрыва немецкого снаряда наклонился за очередным снарядом, его спас бруствер, а меня прикрыло орудие.

Осматриваюсь вокруг. Батарея молчит, немцы вплотную подошли к Казинке и вот-вот ворвутся в поселок. Немецкая артиллерия перенесла огонь на крайние дома, в которых засели наши бойцы. Мы ей больше не интересны, нас уже списали в расход. Самое время позаботиться о мертвых.

— Давайте их в щель.

Забираю у убитых документы, и мы оттаскиваем их в щель. Обрушив сверху бруствер из мерзлой земли и снега, засыпаем, как можем. Выламываю из пустого ящика доску и пишу фамилии погибших. Долго эта доска не простоит, но ничего другого у нас нет. Простите и вы нас, ребята. Убитых я видел и раньше, но впервые теряю столь близких людей. С Пашей мы два месяца в одном расчете, а, оказывается, я его совсем не знал. Хреновый из меня психолог. От самокопания меня отвлекает заряжающий.

— Что дальше делать будем, командир?

— Ждать. Часа через полтора-два стемнеет, вызовем тягач и попробуем эвакуировать орудие.

— А может…

— Не может! Я сказал ждать! Немцы поселок быстро не возьмут, а там и темнота наступит.

Немцы уже зацепились за крайние дома, их артиллерия переносит огонь куда-то на другой берег Сосны, а ранние зимние сумерки уже начинают подкрадываться. Когда стемнело, я отправляю заряжающего за Петровичем. Темноту разгоняют отсветы горящих домов, наши удержались в поселках, но, как я понимаю, ночью уйдут за реку. Тягач медленно подползает, не включая фар. К этому моменту мы уже поставили пушку на колеса и даже успели зачехлить. Петрович выпрыгивает из кабины.

— Давай, цепляй!

— А этот где? — это я о заряжающем.

— В кузове был, — удивляется Петрович.

Я заглядываю в кузов — пусто.

— Сбежал, сука, — констатирует механик.

Этот-то какого черта дезертировал? Хотя, понятно, смерть впервые прошла так близко, и когда надо было возвращаться, нервы не выдержали.

— Ладно, рвем отсюда.

Трактор выдергивает поврежденное орудие с позиции и тащит его к мосту. Вслед нам немцы неприцельно выпускают несколько мин. На позиции батареи тоже идет какая-то возня, видимо, тоже эвакуируют поврежденную технику. Мост уже никем не охраняется, заградотряд растворился в морозной ночи. За мостом Петрович рискует включить фары, и мы петляем по лабиринту елецких улочек. Немцы уже ворвались на восточную окраину Ельца, город обречен. Но немцы тут долго хозяйничать не будут, до начала нашего наступления осталось всего два дня, эту дату я помню точно. СТЗ выбирается на единственную свободную от немцев дорогу, ведущую к станции Дон, и вливается в колонну уходящих из города тыловиков.

Глава 5

Дух-дух, дух-дух, дух-дух, дух-дух. Односкатные тележки теплушки стучат на стыках совсем по-другому, чем двухскатные современных вагонов. Наш эшелон, вместе с санитарными поездами, медленно пробирается на северо-восток. За деревянной обшивкой теплушки вовсю лютует зима. Днем температура держится около пятнадцати градусов мороза, ночью она падает ниже двадцати. Впрочем, и внутри обшивки тоже далеко не Сахара. Посреди вагона стоит раскаленная докрасна буржуйка, но толку от нее немного, в радиусе пары метров еще ничего, дальше хуже, а по углам температура воздуха почти не отличается от наружной. Но это пока мы стоим на станции, на ходу еще хуже, тепло моментально выдувается даже на черепашьей скорости, с которой мы ползем в тыл.

Я лежу на верхнем ярусе нар, кажется, что вверху немного теплее. Но, скорее всего, это самообман, поэтому я опустил и завязал уши шапки, свернулся калачиком и сверху укрылся тулупом. Петровичу достались валенки, пятому номеру Ване Епифанову — ватные штаны. Наследство, оставшееся от Елецкого сидения у моста и последнего боя, поделили честно — тянули жребий, кому что достанется. Я вытянул тулуп. Минут через двадцать мне надо будет вставать — наступает моя очередь кочегарить, еще через час я подниму Петровича, он — Епифанова, и так дальше, всего в вагоне шестнадцать человек: лейтенант, четырнадцать красноармейцев и я — сержант. По идее, мы должны охранять эшелон, но нести караульную службу в такую погоду смерти подобно, тем более что сменить часового на ходу нет никакой возможности. Поэтому мы ограничиваемся тем, что изредка высовываемся из вагона на остановках и снова прячемся в спасительные два метра от раскаленной печки. Да и кому нужна разбитая и поврежденная техника, которую мы сопровождаем в тыл? От ремонта этих дивизионных орудий отказались армейские мастерские, и мы сопровождаем их на завод. Нашу зенитку впихнули сюда же, так как никто не знал, что с ней делать. Поэтому дали нам предписание по месту следования эшелона — город Горький. Сказали, что там стоит запасной зенап, там и решат, что с нами делать дальше.

Фильтр мы прошли быстро. Документы у нас в порядке, орудие серьезно повреждено, даже бумажка на подбитый танк имеется. А бумажка это большая сила, в отличие от языка, ее и к делу подшить можно. Но никакого дела на нас не заводили. Допросили кое-как, сравнили показания всех троих, убедились, что они сходятся, и все. Полк наш никто не запрашивал, да никто и не знает, где находится сейчас запасной зенитный артиллерийский полк бывшего Брянского фронта. Вот и запихнули нас в этот эшелон вместе с СТЗ и изуродованной вражеским снарядом зениткой. СТЗ хотели поначалу отнять, вместе с Петровичем, исправный трактор с хорошим механиком в любом хозяйстве пригодится. Но тут я встал за него горой, и над нами смилостивились — без тягача нам деваться некуда.

35